Содержание.

I.Введение.

II.Основная часть.

II.1 А.С.Пушкин в жизни и судьбе М.Цветаевой.

II. 2 «Пушкин Марины Цветаевой».

III. Заключение.

Используемая литература. 

 

 

 I.Введение

Имя А.С.Пушкина было святым и светлым для М.Цветаевой с самого детства. Она через всю свою жизнь пронесла любовь, обожание, преклонение перед Пушкиным. Пушкин постоянно присутствует в её сознании. И это не могло не отразиться в её творчестве. Целью данной работы является исследование проблемы присутствия Пушкина, образов, мотивов его творчества в творческом сознании поэта. В мою задачу входит выяснение, как Цветаева и Пушкин связаны между собой в литературном процессе, как пушкинские темы, образы, мотивы трансформируются в творчестве М.Цветаевой, в чём их сходство и различие у обоих поэтов. По ходу работы решаются и более конкретные задачи, например, поиски ответа на вопрос, почему Цветаева употребляет в своих произведениях цитаты из пушкинских произведений, какую функцию они выполняют в цветаевском тексте. Подавляющее большинство работ о М.Цветаевой представляют собой биографические исследования и юбилейные статьи, а также рецензии, предисловия и послесловия к цветаевским изданиям. Наиболее серьезными исследователями, на мой взгляд, являются А.Саакянц и О.Симченко. Пушкин и Цветаева. Как связаны, какая точка соприкосновения есть между резкой, антипоэтичной бунтаркой и гармоничнейшим из поэтов? Почему она опирается на него, почему творит «от него»? Для понимания поэта необходимы и ценны размышления о нём, поэтические отклики другого великого поэта. Они являют собой глубинное, ускользающее от внимания непосвящённого читателя осознание, осмысление, сопереживание, сотворчество. В части 1 «А.С.Пушкин в жизни и судьбе М.Цветаевой» излагаются некоторые факты биографии М.Цветаевой, сопоставляются основные темы творчества Пушкина и Цветаевой (предназначение поэта и поэзии, философия и психология любви, вечное столкновение и противостояние юности и старости, жизни и смерти и т.д.). Часть 2. называется «Пушкин Марины Цветаевой».

 

II.Основная часть.

II.1 А.С.Пушкин в жизни и судьбе М.Цветаевой. Пушкин и Цветаева. Два поэта, два полюса, две резкие противоположности. «Пушкин, в понимании Цветаевой, был безотказно действующим аккумулятором, питавшим творческую энергию русских поэтов всех поколений – и Тютчева, и Некрасова, и Блока, и Маяковского. И для неё самой «вечно современный» Пушкин всегда оставался лучшим другом, собеседником, советчиком. С Пушкиным она постоянно сверяет своё чувство прекрасного, своё понимание жизни.» [1, с. 23] Думая и говоря о Пушкине, о его гении, о его роли в русской жизни и русской культуре, Цветаева твёрдой рукой стирала с него «хрестоматийный глянец»: «Пушкин дружбы, Пушкин брака, Пушкин бунта, Пушкин трона, Пушкин света, Пушкин няни, Пушкин «Гаврилиады», Пушкин церкви, Пушкин – бесчисленности своих ликов и обличий – всё это спаяно и держится в нём одним: поэтом».[1, с.58] Но по-настоящему, в полный голос, М.Цветаева сказала о своём Пушкине в замечательном стихотворном цикле «Стихи к Пушкину». 26 января 1937 г. она писала одной из своих корреспонденток: «Стихи к Пушкину»... Совершенно не представляю себе, чтобы кто-нибудь осмелился читать, кроме меня. Страшно резкие, страшно вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и все имеющие – обратное канону. Опасные стихи… Они внутренно-революционные, внутренно-мятежные, с вызовом каждой строки, они мой, поэта, единоличный вызов лицемерам тогда и теперь…» [2, с.96] Свои «Стихи к Пушкину» М. Цветаева предложила в «Современные записки» к столетию со дня гибели поэта (1931 г.). В них великий поэт предстаёт не «прилизанным» и мирным, а взвихрённым и революционным, не созерцателем, а бунтарём: Пушкинский мускул На кашалотьей Туше судьбы – Мускул полёта, Бега, Борьбы. [10, с.35] А.С. Пушкин постоянно присутствует в её сознании. В своих произведениях она часто варьировала пушкинские темы, мотивы, образы, включала цитаты из пушкинских произведений. Вечные темы мировой литературы нашли своё отражение в творчестве А.С. Пушкина, а затем и в творчестве М. Цветаевой. Любовь, свобода, творчество – это для Пушкина то, что обусловливает полную самореализацию личности. Свобода, творчество, любовь – это те составляющие нравственного мира человека, без которых нет истинной личности. Это те вечные проблемы, которые волновали поэтов и художников во все времена. Свобода. Это «сладкое слово» было одним из крыльев поэзии М. Цветаевой. Она проявляется во всем – в речи, в мыслях, воспоминаниях, суждениях. Свобода не только как личная независимость и вольнолюбие, но и как свобода творчества, свобода выбора, свобода любви. Один писатель как-то сказал: «Понять поэта – значит разгадать его любовь». Самой большой и глубокой, самой первой и самой последней любовью Цветаевой был Пушкин. В очерке «Мой Пушкин» она признаётся: «Пушкин меня заразил любовью. Словом – любовь». [9, c.47] Да, сначала для неё это было просто слово, потом – слово, воплощающее разлуку, потом – сложный сплав любви и разлуки, гордости и нежности, отчаяния и величайшего благородства – великодушного отказа от любви в пользу другого, третьего любящего. И если у Пушкина это: «Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим», то у Цветаевой эта же боль великодушия выразилась чисто по-женски с трогательной заботой о дальнейшей судьбе любимого. В стихотворении «Следующей» она обращается к той, что будет любить её любимого после неё: Будь той ему, кем быть я не сумела: Люби без мер и до конца люби. И заклинает её: О, лишь люби, люби его нежнее! … Будь вечно с ним… [10, с. 90] Любовь? Вот она, вечная цветаевская любовь – разлука, любовь – разрыв, истоки которой мы проследим далее в очерке «Мой Пушкин». Любовь, перекликающаяся с пушкинской грустью о прошедшей или настоящей любви. Ну а как же пушкинские сладкозвучные гимны, прелестные дифирамбы любимым, коленопреклонное воспевание красоты? Неужели тоже есть у М. Цветаевой? Конечно, ведь любование человеком, дорогим сердцу, вечно для каждой земной любви. И если у Пушкина читаем немного лукавое, но чудесное описание: «Когда я вижу пред собой Твой профиль и глаза, и кудри золотые…» [4, с. 92] То можем не сомневаться, что такое описание найдём и у М. Цветаевой, но как это похоже и как это противоположно легкому, игривому портрету, который нам набросал А.С. Пушкин (хотя бы те же самые кудри, которыми поэты испокон веков вольно или невольно наделяют своих любимых): Откуда такая нежность? Не первые – эти кудри Разглаживаю, и губы Знавала – темней твоих… [12, с.10] Любимых может быть много, но любовь – она всегда одна. Последние строки напоминают стихотворение А.С. Пушкина: Каков я прежде был, таков и ныне я: Беспечный, влюбчивый… … Уж мало ли любовь играла в жизни мной? … Я новым идолам несу мои мольбы. [12, с.437] Тема творчества. Место поэта в жизни и его предназначение, отношения его с другими людьми (чаще – не поэтами). Вспомним пушкинские стихи о поэте, его природе, его сути, о его величии и беззащитности, о его могуществе и ничтожестве «в мире сем»: … Ты царь: живи один. У М. Цветаевой эта же мысль высказана в стихотворении «Двух станов не боец», и даже дала цитатой: - Ты царь: живи один… (Но у царей – наложниц Минуты) Бог – один. Тот – в пустоте небес. Двух станов не боец… [10, с.24] Зачем Цветаевой пушкинская цитата? Для неё – это импульс для потока поэтических ассоциаций, чувств, воспоминаний. Мысль поэта как бы взрывается цитатой. В результате этого взрыва – огромное количество осколков ассоциаций. Всё это стихотворение пронизано той же мыслью, что и у Пушкина: поэт и чернь, безмерно высокое и безмерно низкое, чернь – нечто тысячерукое, тупое, угрожающее: «Вы требовали: нас люби! тех ненавидь!» [10, с.145] (ср. у Пушкина: Так пусть толпа его бранит, И плюет на алтарь, где твой огонь горит…[12, с.348]) А пушкинское знаменитое: «глаголом жечь сердца людей» воплотилось в цветаевском предначертании поэту: Поэтов путь: жжа, а не согревая, Рвя, а не взращивая - взрыв и взлом,- Твоя стезя, гривастая кривая. Не предугадала календарём. [10, с.56] В своих произведениях М. Цветаева, как и Пушкин, обращается к таким темам, как вечное столкновение молодости и старости, жизни и смерти, природы и человека. Как и А.С. Пушкин, М. Цветаева обращается в своём творчестве к фольклору, к «русскому», как она сама говорила. К таким стихам относятся, например, почти дословные записи «рассказов владимирской няньки Нади» : «И зажёг, голубчик, спичку», «Простить меня, мои горы!», или гаданья цыганки, услышанного на улице. Или цикл стихов о Степьке Разине, где М. Цветаева, следуя народной теме, по-своему трактует характер героя, делая его страдающим лицом: убитая персяночка снится Разину во сне: «И звенят – звенят – звенят запястья: - Затонуло ты, Степаново счастье!» - типично цветаевский упор на разлуке и горе атамана, а не на его лихости. [6, с.138] В произведениях М. Цветаевой часто проскальзывают и пушкинские образы: Фауста, Анчара, Дон Жуана. Например, в стихотворении «Крестины»: Ожжась, поняла танцовщица, Что сок твоего, Анчар, Плода в плоскодонном ковшике Вкусила… [7, с.98] Этот образ, очевидно, навеянный пушкинским стихотворением, служит Цветаевой своеобразным основанием, сцепляющим моментов всего стихотворения, где поэт рассказывает о том, как её «венчали –на вечный пыл, В пещи смоляной поэтовой». Этот образ Анчара – толчок к интересной ассоциации: Анчар – Пушкин – поэт и всё то, что с ним связано (муки поэтического творчества, непонимание, горечь – горечь жизни, горечь плода Анчара) – всё – Цветаевой досталось словно в наследство от Пушкина, от Анчара. Но более всего, мне думается, М. Цветаеву привлекает образ Дона Жуана (У Пушкина – Дон Гуан). Сначала это просто упоминание, намёк, случайность: За Иоанном – в рай, за доном Жуаном – в ад. [8, с.203] Эта мысль проскользнула в поэме «Чародей». В стихотворениях Цветаевой мы тоже находим пока ещё очень слабую идею, которая скорее похожа на воспоминание: Аимек – гуарузим – долина роз. Еврейка – испанский гранд. Луна Сарагоссы и черный плащ Шаль – до полу – и монах Потом, постепенно эта идея начинает воплощаться в нечто более конкретное: В неизвестном году Ляжет чинно и прямо В монастырском саду Многих рыцарей – Дама. Что казне Короля И глазам Казановы – Что всему предпочла Нежный воздух садовый! [10, с.54] Потом, намного позже, этот образ воплотился, я думаю, в пьесе «Феникс», которая посвящена последнему периоду жизни Джакомо Казановы. Образ старого Казановы, «величественного, гордого, смешного, но никогда не жалкого в постигшем его непоправимом бедствии - старости» (запись Цветаевой 1919г.). Он словно перекликается с образом пушкинского изгнанного Дон Гуана; тот – стар, этот молод и полон сил, но они похожи хотя бы тем, что оба оторваны от жизни, к которой привыкли, от почестей, и что самое главное, от женщин – любящих, ненавидящих, проклинающих, боготворящих, но всегда – любимых. Один оторван от всего этого жизнью и старостью, другой – сильными мира сего, но оба – несправедливо. И у обоих – последняя в жизни встреча с Любовью. А может быть, Казанова – Дон Гуан в старости? Цветаева словно перекликается с Пушкиным, с его «Каменным гостем», и эта перекличка становится заметна уже в начале пьесы, в разговоре слуг о Казанове: Вчерась горячею порой Подходит с видом монумента. Какого монумента? Неужели – Командор? И пожалуйста, вот оно, точное указание: Вот заслужили командора![10, с.123] Но нет, Казанова не может быть Командором, тот – статуя, надгробие, хотя и ожившее, и оскорбленное. Значит, возмущенный возглас слуги говорит о противоположном – мол, какой же он командор? Кто он вообще такой? А он – полная противоположность Каменному Командору – то есть пылкий, юный, смелый, обожаемый женщинами Дон Гуан. Казанова – реальное историческое лицо. «Казанова Джованни Джакомо - итальянский писатель и мемуарист. Прожил бурную авантюрную жизнь. В поисках богатства и успеха Казанова исколесил Европу, был солдатом, музыкантом , библиотекарем. Неоднократно за свои проделки сидел в тюрьме. Казанова был лично знаком или находился в переписке с Вольтером, А. В. Суворовым, Фридрихом II и др. Казанова написал несколько исторических сочинений, сочинил кантату для трёх голосов «Счастье Триеста», издавал театральный бюллетень «Вестник Талии», перевёл в октавах «Иллиаду», написал на французском языке фантастический роман «Иксамерон»…». А вот что писал о нём фельдмаршал князь Шарль де Лиль, «один из просвещённых вельмож своего времени, начавший военную и дипломатическую карьеру с Семилетней войны и закончивший её на Венском конгрессе»: «Он был бы весьма хорошо собой, когда бы не был уродлив: он высокого роста, геркулесового сложения, но африканский цвет лица, живой и полный ума, но настороженный и беспокойный, недоверчивый взгляд придают ему вид несколько свирепый – вид человека, которого легче разгневать, нежели развеселить… Склад его ума, его остроумие – квинтэссенция «аттической соли», он чувствителен и исполнен признательности – стоит хоть чем-нибудь прийтись ему не по нраву, как он становиться нестерпимым. Ни за какие миллионы не простит он малейшей над собой насмешки… Он всё любит, всего жаждет и, всем владевший, умеет обойтись без всего… Среди приключений весьма бурной молодости и всей своей авантюристической карьеры… он не изменял ни чести, ни такту, ни мужеству и, если и обогащался иногда за счёт глупцов, то это было для радости людей, окружавших его… Он горд, ибо он – никто и ничего не имеет… Не упустите случая торжественно раскланяться с ним, чтобы из-за мелочи он не стал вашим врагом; поразительная сила его воображения, живость, характерная для уроженцев его страны, многочисленные его профессии и путешествия делают из него человека редкого, непревзойденного в общении… » И это ли не Дон Гуан? Но ведь, как уже сказано, Казанова- лицо реальное, а Дон Гуан – вымышленное. Что мы знаем конкретно о Дон Гуане, как вообще можно сравнить его с Джакомо Казановой? [6, с.87] Будем оперировать текстами пушкинского «Каменного гостя» и цветаевского «Феникса». Если уже начали с описания Казановы, то продолжим описанием Дон Гуана, попутно сравнивая их. Что мы знаем о Казанове из пьесы? Его лицо более всего привлекает и поражает всех, кто с ним сталкивается глазами: «кинжальные ножи, угли», «глаза – двойным костром полночным!» Его лицо смугло от природы, жгучи его глаза, ещё достаточно сильны руки – и вот перед нами уже не описанный князем де Лиль «урод», а настоящий красавец, каким его видит М. Цветаева. В 70 лет – красавец! А неужели пушкинский Дон Гуан в возрасте Казановы представляется нам беззубой и полуслепой развалиной? Нет, конечно, кажется, что Дон Гуан всегда останется молодым. А что мы знаем о внешности Дон Гуана из «Каменного гостя»? «… Скоро я полечу по улицам знакомым, Усы плащом закрыв, а брови - шляпой». [5, с.457] Закрыть брови шляпой – просто надвинуть её на глаза. Значит, глаза у Дон Гуана были такие, что их могли сразу узнать. Значит, и у Дон Гуана – глаза, выдающие его с головой, как у Казановы. Далее, из описания князя де Лиль мы узнаём, что Джакомо Казанова – «высокого роста и геркулесова сложения». Пушкин не сообщает нам о внешности Дон Гуана точных сведений, но о его росте можно судить по тому, как он вспоминает Командора: Каким он здесь представлен исполином! Какие плечи! Что за Геркулес! А сам покойник мал был и тщедушен, Здесь, став на цыпочки, не мог бы руку До своего он носу дотянуть. [5, с.460] Думается, что так издеваться над малым росточком покойного мог человек, таким недостатком не обладавший. Значит, и роста Дон Гуан был порядочного. Но попытаемся сравнить теперь душевный облик, характеры Дон Гуана и Казановы. Из разговора слуг в пьесе «Феникс» мы знаем, что Казанова – «безбожник». … Как черт, бежавший с карнавала, Надменен, как испанский гранд. [7, с.76] А что же Дон Гуан? «Развратный, бессовестный, безбожный Дон Гуан», - характеризует его монах, вспоминая смерть Командора. Дона Анна говорит о нём: «Дон Гуан красноречив (!) – я знаю» (А Казанова, по воспоминаниям князя де Линь: «В рассказы о своих приключениях вкладывает столько своеобразия, бесхитростности, драматизма, что нельзя не восхищаться им. Та же Дона Анна описывает Дон Гуана: Слыхала я: он хитрый искуситель … Вы, говорят, безбожный развратитель, Вы сущий демон. [5, с.469] Пожалуйста, тот – «чёрт», этот – «демон». Разница небольшая. И если Казанова «надменен, как испанский гранд», то Дон Гуан – испанский гранд по рождению. Даже любящая Дон Гуана Лаура называет его «повеса, дьявол», но в то же время: «Мой верный друг, мой ветреный любовник». Казанова – «человек, которого легче разгневать, чем развеселить, стоит хоть чем-нибудь прийтись ему не по нраву, и он становится злым, нестерпимым.» А о Дон Гуане мы узнаём и сравнения его с Дон Карлосом, которое делает Лаура: Ты, бешеный, останься у меня. Ты мне понравился, ты Дон Гуана Напомнил мне…[5, с.475] Дон Гуан смел, честен, умен, красив, у него натура авантюриста. А разве не таков Казанова? Портреты их сходятся, как близнецы. Даже имя. В разговоре с Доной Анной Дон Гуан скрывает своё настоящее имя: - Как вас зовут? - Диего де Кальвадо. (Д.К – Джакомо Казанова?) И лексикон у наших героев очень схож. Любимая – всегда богиня. Сравним: Дон Гуан о Доне Анне: … Он сокровища пустые Принес к ногам богини. И это же слово проскальзывает в диалоге Казановы и Фрациски: Вы целовать богиню собрались! - Не в первый раз! [5, с.476] Даже пейзаж, обстановка того места, где сейчас находится Казанова и где должен находиться Дон Гуан, очень похожи. В «Фениксе»: «Тёмный, мрачный покой…мрак, красный, в ледяной пустыне, островок камина… Рёв новогодней метели.» [7, с.78] В «Каменном госте» Лаура так описывает место изгнания Дон Гуана: А далеко, на севере – в Париже – Быть может, либо тучами покрыто, Холодный дождь идёт и ветер дует. [5, с.476] А там, где когда-то жил Джакомо Казанова и куда стремится Дон Гуан, рискуя навлечь на себя гнев сильных мира сего: Есть в мире чудо – Венеция… …Вода в её каналах – как слюда, И жены рыбаков себе в подолы Не рыбу нагружают – жемчуга… Как небо тихо, Недвижим теплый воздух, ночь лимоном И лавром пахнет, яркая луна Блестит на синеве густой и темной И сторожа кричат протяжно: «Ясно!» [5, с.465] Всё вроде бы сходится, всё хорошо. Но при дальнейшем сопоставлении начинается какая-то путаница: мотив перевоплощения присутствует и у А. С. Пушкина в «Каменном госте», и у М. Цветаевой в «Фениксе». Дон Гуан перевоплощается сначала в монаха, затем в Диего де Кальвадо. Казанова же остается Казановой, зато перевоплощается его возлюбленная – Франциска в прекрасного юношу. И этим дело не заканчивается. Но, кажется, становится ясным, в чем тут суть. Франциска - ожившая молодость Казановы; когда-то он завоевывал любовь неприступных в своей красоте женщин, теперь же он сам сделался неприступным, но не в красоте, а в своей старости, и теперь его любовь завоевывают. И вновь будто сливаются для нас Казанова и Дон Гуан. Это особенно ясно видно становится в конце того и другого произведений. И у Пушкина, и у Цветаевой здесь присутствует мотив ухода из мира, ухода из жизни, причем как у Казановы, так и у Дон Гуана этот уход сознателен. Да, ведь вспомним, Дон Гуан сам звал статую в гости к Доне Анне, он сам даёт ей руку, когда Командор говорит: «Дай руку» Даже последняя сцена схожа и у Пушкина, и у Цветаевой. Если в «Каменном госте» появляется статуя Командора и заявляет: Без шести минут Полночь, сударь мой. Кони ждут. В обоих произведениях появление предвестников разлуки – смерти сопровождается стуком: Дона Анна - Что там за стук? У М. Цветаевой: камердинер появляется вслед за «легким стуком в дверь». Интересно, что самое страшное событие и в том, и в другом произведениях (конец Казановы и конец Дон Гуана) происходит в полночь. И как Дон Гуану приходится расстаться с Доной Анной с последним поцелуем, так и Казанова расстаётся с Франциской, целуя её напоследок. В «Каменном госте»: Дон Гуан: - В залог прощенья мирный поцелуй … Один, холодный, мирный…[5, с.474] У Цветаевой: «Казанова, уже отошедший к двери, возвращается к Франциске и целует её в губы». Таким образом, можно сделать вывод, что образ Джакомо Казановы – это своеобразная трансформация образа пушкинского Дон Гуана в творческом сознании Марины Цветаевой. Ведь М. Цветаева, как всякий крупный художник, творила в русле мировой культуры, перенося великие создания человеческого духа в свою поэтическую «страну» и переосмысляя их на свой лад. В пьесе «Феникс» М.Цветаева воплотила и свою заветную идею о том, что любовь – это всегда и непременно вначале громада, глыба, лавина страстей, обрушивающихся на человека, а потом – также неизбежное расставание и разрыв.